Сегодня я вам прочитаю «Реквием» Ахматовой. Это уникальное произведение ее. «Реквием» не печатался, будем говорить так, при советской власти. И он даже не записывался при жизни Ахматовой. Он запоминался только памятью ее друзей. Потому что все это грозило тем, о чем этот «Реквием» - ГУЛАГОМ. Но однажды у нас возникла мысль - найти деньги для реставрации церкви, где венчался Пушкин у Никитских ворот. Мы не хотели ходить по кабинетам. Мы собрались: Володя Спиваков, Володя Васильев, Катя Максимова и решили сделать благотворительный вечер, тогда это, вообще, произносилось в первый раз слово «благотворительный», давно тогда забытое.
Сделать Премьеру премьер, то есть то, что никто никогда не делал. Катя Максимова, Володя Васильев сделали новые номера балетные, Володя Спиваков со своими «Виртуозами» играли Божественную музыку, а я подумала: «Что же прочитать, что никто не читал со сцены, на большую аудиторию?». И тогда у меня возникла мысль прочитать Реквием Ахматовой, он тогда еще не был напечатан. Я его взяла из западных публикаций. И вот сейчас я вам хочу его прочитать.
В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,-
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.