Интервьюер: Алла Сергеевна, Вы не видели Ольгу Леонардовну? Вам не удалось увидеть ее, да?
Демидова: Нет, к сожалению, конечно, нет. Хотя думаю, что, может быть, и хорошо, что я не видела. Потому что, наверное, мне бы это понравилось, а раз понравилось, а если тем более бы полюбила, то захотела бы подражать, и тут уж конец всему. И поэтому мне ничего не оставалось, как обратиться к тексту Чехова. А по Чехову Раневской 37 лет, для меня вполне молодая женщина...
Интервьюер: даже 36.
Демидова: 36. 6 лет не была в России, живет в Париже, да как? Аня про нее говорит «Мама живет на пятом этаже, накурено, старый партер с книжкой». Гаев про Раневскую «Она порочна, это видно в каждом ее движении». Раневская про себя, про свою жизнь в Париже, про те отношения: «Он бросил меня, сошелся с другой, я пробовала отравиться». То есть, вот на этом трагическом переломе Раневская возвращается в Россию, и возвращается не для того, чтобы успокоиться, а наоборот, продать последнее, что у нее осталось ‒ Вишневый сад. И для меня камертоном к такому душевному трагическому перелому (простите, Анатолий Васильевич) первый акт. Потому что первый акт начинается... ожидание приезда.
Утро, мороз 3 градуса, вишня вся в цвету, 3 часа ночи, все лихорадочно возбуждены. И вот этот утренник весной я очень хорошо чувствую. Вот эта обостренность нервов и головы. Потому что когда я была в доме музее Чехова в Ялте, мне очень понравилась его комната рядом с кабинетом, где он спал. А он писал «Вишневый сад» почти при смерти. И я думаю, что он писал эту пьесу уже почти лежа, как Николай Островский. И эта его узкая, почти девичья кровать, белая. И когда эти утренники, лихорадочные утренники, ожидание смерти... Страх... переходит в длинное утро, переходящее в день... Рядом, кстати, с этой кроватью шкаф из красного дерева, не то посудный, не то книжный, мне сказали там, что этот шкаф семья Чехова перевезла из Таганрога и там мать хранила варенье. И я думаю, что в детстве они, как все дети, потихонечку воровали это варенье, и когда Чехов писал про книжный шкаф (монолог Гаева «Многоуважаемый книжный шкаф»), то он наверное имел ввиду не тома литературы (но и это, конечно), русской, воспитавшей интеллигенцию, но и тот детский шкаф, когда воруешь варенье.
Поэтому вот такое «немножко не всерьез», тем более, что Гаев ведь говорит про этот книжный шкаф, чтобы успокоить сестру, когда Варя к ней «Вот, мамочка, тут две телеграммы». И Раневская ястребом схватила эти телеграммы, спрятала где-то у живота, а потом так беспечно «а, с Парижем кончено», хотя, конечно, не кончено. И чтобы успокоить, Гаев, вот про тот детский шкаф и про «многоуважаемый шкаф». И на этом сломе, на этих душевных кульбитах, мне кажется, мне немножко открылась роль.